Разрушенные связи

Ни одно, даже самое маленькое, облачко не отваживалось сегодня выбрать на небосклон. Здесь сегодня единолично верховодит солнце, палящее размеренно, основательно и  с удовольствием. Оно греет до упаду, до помрачнения рассудка, и даже в тени чувствуется тяжёлое дыхание раскаленных лучей. Легкий воздух не выдерживает такой отеческой заботы и становится зыбким.

Я смотрю на раскинувшиеся передо мной просторы как сквозь всё время искривляющееся стекло. Поля, поля, бесконечные поля. Овёс, пшеница. Это целые моря, только не холодные, наполненные освежающей влагой, а напротив – почти пылающие, раскаленные сверху до предела. При таком солнцепёке живая зелень постепенно становится жёлтой – вмиг созревает и умирает. От палящего солнца я спрятался на меже, в тени громадного, грузного  тополя, который здесь стоит. Обширный, необъятный массив его листвы на солнце смотрится совсем тёмным. На распаренных листьях выступает масло – и деревья изнывают от жары.

В какой-то момент я замечаю падающий с высоты листик. Он плано скользит по воздуху, кружится, и, кажется, падет  – как и всё, что твориться в этот знойный день – нехотя, расслабленно.  Когда же, наконец,  лист достигает земли, я подбираю его.  Верчу в руках – цельный, зелёный, хороший листочек.  Я прикладываю его к щеке. Он – горячий, ещё пульсирует энергией жизни. Он бы ещё висел и висел. Но его откусила моя подруга.  Ей сегодня перегрело голову, и она ведёт себя как-то странно.

- Катя, ну давай спускайся, - кричу я ей.

Нет ответа.

Я смотрю вверх; здесь всё укутано листвой – что там внутри не разберёшь. Она затаилась где-то в непроглядной обширной кроне тополя.

- Нам пора ехать домой, - пытаюсь я убедить её спуститься.

Всё тоже молчание. Бесполезно.

Я сажусь спиной к стволу. Нужно подождать. Перебираю в голове варианты, чем бы таким её соблазнить, чтобы она наконец стала меня слушать. Я, пытаясь нащупать некоторые действенные нити, кричу:

- Спускайся, Катя. Дома нас ждёт манная каша с клубникой - как ты любишь. Давай: быстренько, быстренько...  Дома поедим, в прохладном душе окунёмся…

Нет, продолжает чудить.

Она всегда была к этому склонна. С самой первой нашей встречи…

Тогда я ехал на своем автомобиле домой, возвращался с дачи. Стояла прекрасная пора – золотая осень. Много листвы уже попадало, оставшаяся же красовалась своим огненным покровом на полуобнаженных деревьях. Воздушный поток от машин, словно дворник метлой, убирал опавшие листья с дороги на обочину. Той осенью не было долго дождей, и какому-нибудь желтому кленовому листу не удавалось, как это он любит, распластавшись прикрепиться к чёрному мокрому асфальту – нет, ветер, как хотел, гонял стопки листов по просторам, загоняя уставших в ямы, канавки, под бугры,  где они оставались уже навсегда.

Моя машина спускалась с возвышенности. Это была, конечно, не гора, но наличествовал достаточно крутой склон, поэтому дорога, на манер серпантина, извивалась по склону, а не прямо кидалась вниз со всего маху. В самом низу, перед выходом на ровную поверхность, меня ожидал крутой поворот. Я сидел, беззаботно рулил. Машина и без газа неслась с горы вниз. И вдруг как молния в глаза, шок запредельный, – женщина на дороге, лежит прямо передо мной. Я по тормозам со всей силы как врубил… Сознание всё ушло в пронзительный свист об асфальт покрышек. Весь вперёд устремляешься, а машину кидает туда-сюда. Сам я, слава Богу, был пристёгнут, а то бы улетел на лобовое стекло. Но каким-то невероятным образом успел-таки остановиться, буквально в сантиметрах от этой дамочки. Со своего места я её даже не видел, так как обзор закрывал передний капот -  вот настолько близко. Я как очумелый выскочил из машины, смотрю, что там: а она, как ни в чём и ни бывало, лежит, голову положила на бордюр – просто растянулась поперёк дороги, вроде как спать улеглась. Я сперва принялся орать, а она только смотрит на меня непонимающе и немного скрючилась. Тут на дорогу с обочины поднимаются дед с бабкой и говорят мол, как они испугались, думали: всё несчастье приключилось. Ты, уверяют, молодец – успел затормозить. Меня всего уже колотит, я их спрашиваю, что эта девица здесь делает.

- Так дурдом распустили, - говорит мне бабушка, - вот они бродят тута. У нас в глуши непроглядной нету больше денег содержать дурдом, вот их всех, больных, и распустили. Немного их оставалось, уже не хватало для порядка числа. Но куда им теперь деться? Вот бродят теперя как неприкаянные. Но народ-то быстро прознал, вот и мы приехали взять кого…

- Да на что они вам?

-Да так, в хозяйстве пригодятся…

Я посмотрел на девушку – она действительно в пижаме больничной, а я и не рассмотрел сразу, эмоции всё перехлестывали через край, и давай кричать первым делом.

- Вы посмотрите на неё, - говорит бабушка, - устроилась, голубушка, спать. И бордюр под голову нашла… Здесь пади тепло на асфальте, нагрело. Ну, да мы заберём её домой.

Старички продолжали что-то говорить, а я тем временем разглядывал её: молодая милая девушка, только взгляд такой потерянный. «Требуется ей помощь» – одолевала меня мысль . И я решился:

- Нет, погодите. Я её возьму.

- С чего это? – возмущалась бабка.

- Я её чуть не задавил, чуть жизни не лишил и теперь чувствую ответственность.

- Ой, какой он ответственный стал, - злилась бабка, - мы ему всё рассказали, показали, а он покумекал и глаз положил…

Тут мы увидели, что с горы плетётся парень в пижаме. Дед сразу говорит:

- Да оставь ты это. Вон какой молодец здоровый идёт. Давай, его берём.

Они сразу ринулись его ловить. Я же остался наедине со своей подопечной. Я её поднял с асфальта, она прижалась ко мне. Как она двигалась, как смотрела – я сразу понял, что она собой представляет: мягкая, безобидная девушка, прекрасный божий цветочек с открытой душой.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Катя, – ответила она так нежно.

Дома я состряпал, как мог, манную кашу, порезал в неё и дал вприкуску клубнику. Катя моментально всё съела с большим удовольствием. С тех пор это блюдо ей особенно полюбилось; может быть, потому, что было первым. Потом много всяких кулинарных изысков я предлагал, но к манной каше с клубникой она имела особенную любовь…

Но сейчас мои уговоры не подействовали,  её ничто не могло подвигнуть спуститься. Я внимательно всматриваюсь в густую крону тополя – ничего не видно. Только изредка порывы ветра шелестят листвой. Я пытаюсь сам залезть – не получается, ствол такой огромный, цельный: не за что уцепиться.

На смену жаре пришла вечерняя прохлада – а я всё здесь. Я размышляю, что делать. Вызвать скорую? Или даже пожарных, чтобы они могли её снять?  Но нужны будут документы. Кто такая? Почему я её вожу с собой? – возникнет череда вопросов. Но более всего меня мучит другой вопрос: я начинаю сомневаться, что она находится там наверху. Там никого не обнаружат и уже самого меня заберут «подлечиться».

– Катя, Катя, – кричу я в тёмное небо.

Всё также нет ответа.

Ночь начинает скрадывать огромные просторы горячих полей. И вот, вокруг уже только темнота, два-три метра – и дальше ничего не видно…